Хью Лори: «Главное — вовремя поставить себе диагноз»
Рэйчел Кларк
7 Дней
Хью Лори Фото: Splash News/All Over Press
Сегодня он один из самых высокооплачиваемых сериальных актеров в мире (за один эпизод культового сериала «Доктор Хаус» Хью получает 400 тысяч долларов, а всего за последние 12 месяцев он заработал 9 миллионов). Но даже если бы Лори получал вдесятеро меньше, вряд ли у этого уникального актера с нереально голубыми глазами, выпускника Итона и Кембриджа, было меньшее количество поклонников и поклонниц.
— Хью, в июне у вас день рождения. Будете его как-то отмечать?
— Нет, вряд ли. Никогда не закатывал по такому случаю вечеринок и не собираюсь впредь. Не вижу особого смысла. Я вообще нахожу странным праздновать дни рождения, даты, приближающие тебя к смерти. Зачем искушать удачу? А вдруг к тому же, думаю всегда я, моим друзьям станет скучно в очередной раз поднимать бокалы в мою честь?.. Знаете, понятие комфортной зоны не для меня. Даже если в моем ботинке нет камешка, я непременно его сам туда положу. (Улыбается.) Почему я борюсь с ощущением всяческого комфорта? Возможно, потому, что моя версия о счастье означает быть не очень счастливым. Я воспринимаю жизнь скорее как падение, с одной ступеньки — на другую. Если замедлю движение, возможно, достигну уровня, где толстый пушистый ковер предохранит меня от слишком сильной боли.
— Вы все-таки очень похожи на своего героя, как ни крути…
— Я постоянно испытываю чувство вины, играя Хауса. Мне платят огромные деньги за роль врача, который является полной противоположностью того доктора, каким был мой отец в реальной жизни. Он свято верил в клятву Гиппократа и отличался невероятным терпением, мягкостью и добросердечием в отношении своих пациентов. И конечно, его девизом не могли быть слова Хауса: «Докторами становятся, чтобы лечить болезнь, а не больных людей». (Улыбается.) Мой отец мечтал, что я сделаю карьеру в медицине. Я не возражал, но еще в школе понял, что недостаточно умен и не в состоянии освоить предметы, необходимые для получения медицинского образования. Я рос в страхе, что не смогу соответствовать высоким стандартам своего отца — и в профессии, и в личной жизни, и в спорте. Отец был выдающимся человеком. Занятия медициной не мешали ему проявить себя, например, в спорте. Правда, он отличался невероятной скромностью, и я лишь случайно узнал о его победе со своим товарищем по Кембриджу Джеком Уилсоном на Олимпиаде 1948 года в Лондоне в соревнованиях по парной гребле. Ему было 33 года, а впервые он участвовал в Олимпийских играх в Берлине в 1936 году. Мне было 20 с чем-то лет, когда я на чердаке нашего дома наткнулся на коробку, в ней лежал старый носок, а в нем — небольшая медаль. Совсем маленькая — в послевоенное время много золота не тратили. Отец отличался невероятной скромностью. Никаких кубков, фотографий в рамках, медалей под стеклом — ведь подобная «выставка достижений» могла быть унизительной для гостей. Однако у меня на столе стоит фотография папы и его друга времен их победы. Кстати, только в 1988 году этот успех был вновь повторен английскими гребцами. Должен признаться, что я пытался соперничать с отцом, но окончательно бросил эту затею после того, как проиграл соревнования в команде кембриджской восьмерки гребцов в гонке 1980 года. Я сам поощряю в своих сыновьях и дочери увлечение спортом. Я научил их ездить на мотоциклах еще совсем маленькими — мы гоняли по лужайкам, по траве. Старший Чарли — типичный англичанин. Обожает крикет, регби. Но я всегда их утешаю, если что-то не получается, и схожу с ума от радости — вместе с ними же, — если они побеждают. Надеюсь, у них нет этого разрушительного соревновательного духа. Во всяком случае, мне никогда не приходило в голову угрожать рефери во время игры моего сына в регби.
С женой Джо Фото: SPLASH NEWS/ALL OVER PRESS
— Вы много говорите об отце, а вот о матери ни слова…
— У меня с мамой были сложные отношения. (Патриция умерла, когда Хью было 29 лет. — Прим. ред.) А у нее — со мной. Я был неловким, застенчивым и отнюдь не самым жизнерадостным ребенком. Младшим в семье. Мама предъявляла мне много претензий и требований, а когда я оказывался несостоятельным, что чаще всего и случалось, испытывала страшное разочарование. Погружалась в себя, в свой мир, и это могло продолжаться довольно долго. Она была очень строга и воспитывала в нас четкие и не подлежащие дискуссии представления о морали, добре и зле. Вообще оба моих родителя исповедовали довольно серьезную религию — они принадлежали к пресвитерианской церкви Шотландии. И постоянно твердили, как мне повезло. Отсюда еще одна причина моего чувства вины — а достоин ли я всего, что получаю? Понятия счастья, и даже пути к достижению подобного состояния, легкости и тем более легкомысленности, того самого комфорта не представляли для моей матери ни малейшей ценности, она даже не употребляла такие слова. Иногда мне казалось, она совсем меня не любит. Хотя в хорошем настроении мама была само очарование и веселье…
— Вы сами действительно склонны к депрессии или просто такое впечатление производите?
— Всю свою жизнь я слышу: «Взбодрись, черт возьми! Да возьми же ты себя в руки. Выше нос». Что-то во мне есть такое, в моем лице, не производящее впечатления жизнерадостности. Я все средства перепробовал — в том числе водку. Без толку. Хватает ненадолго. Года за три до начала съемок в «Хаусе», вскоре после смерти отца, я понял, что заболел. Стал страшным засранцем, не знаю, как терпели мои близкие – жена, дети, друзья. Впал в летаргию, не мог иногда встать с постели. Отлично помню момент, когда я осознал, что болен. Участвовал в благотворительном моторалли. Машины переворачиваются, взрываются, шум, грохот, визг тормозов — словом, жизнь или смерть, а мне… скучно. Скучно, и все. Тогда я и понял, что означает депрессия. Главное — вовремя поставить себе диагноз. (Улыбается.) Давно уже раз в неделю посещаю своего психотерапевта. Но здесь, в Лос-Анджелесе, не делай я этого, меня бы сочли весьма странным типом. (Смеется.)
— Как и Хаус, вы разъезжаете по Лос-Анджелесу на мотоцикле — и как вам только страховая компания позволяет?..
— Я еще боксом занимаюсь. Вот тут как раз было непросто с ними договориться. Поэтому и боксирую «по-девчачьи» — чтобы не испортить лицо. (Улыбается.) Но бокс и страсть к мотоциклам немного удовлетворяют мое подспудное желание жить, так сказать, на полную катушку, активно.
— Скажите, если бы вы решили написать письмо самому себе — подростку, как это сделал ваш друг и коллега Стивен Фрай (они вместе учились в Кембридже, занимались вместе с Эммой Томпсон в одной театральной студии, снялись в знаменитом комедийном шоу «Дживс и Вустер» по романам и рассказам писателя П. Вудхауза. — Прим. ред.), что бы в нем было?
— О боже. Я помню, лет в 18 мы с друзьями заключили пакт — что непременно убьем себя, не дожидаясь сорокалетия. Это казалось тогда столь нелепой перспективой — быть сорокалетним! Я бы, наверное, написал, что никогда не понимаешь, в чем смысл существования, лучше и яснее, чем на каком-то конкретном этапе жизни. Ни до, ни после. Только то, что понимаешь сейчас, имеет значение, и глупо ждать озарений в будущем. Или искать их в прошлом.
Со старшим сыном Чарльзом Фото: SPLASH NEWS/ALL OVER PRESS
— Вы какое-то время жили в отеле, пока не решились купить в Калифорнии дом…
— Мало кто осмелится открыто сказать: «Я люблю Голливуд». Это все равно что признаться в собственной глубочайшей поверхностности. (Улыбается.) Но я отчасти полюбил Лос-Анджелес — может, оттого, что меня уверяли: подобное со мной никогда не случится. (По словам создателя сериала «Доктор Хаус» Дэвида Шора, Лори девять месяцев как привидение слонялся по отелю «Шато Мармон», прежде чем купил дом на Голливудских холмах за 2,5 миллиона долларов. — Прим. ред.) Я был уверен, что мне суждено прожить под серым небом, в холоде и дожде — таковы все города, где властвует пресвитерианская церковь. Жить там, где всегда светит солнце, казалось мне безумием. Тем более жить там только из-за солнца. Но с возрастом вкусы меняются.
— В одном из популярных французских журналов вас назвали величайшим соблазнителем в мире…
— Я слышал об этом. И подумал, что кто-то чудовищно ошибся в переводе. Я отказываюсь комментировать подобные глупости.
— Ваша жена и дети по-прежнему живут в Англии…
— Не стану утверждать, что работа — с 2003 года — в сериале «Доктор Хаус» не нанесла некоторый урон моему браку. Мы много путешествовали — летали друг к другу. Но с течением времени полеты становились все утомительнее и казались длиннее. Раньше я, например, с удовольствием смотрел в самолете два фильма, а потом стал изнывать от нетерпения и уже ничего не мог смотреть. Спустя шесть лет дети окончательно выросли — раньше мы не хотели забирать их из английских школ и пересаживать на другую почву — и разлетелись из дому кто куда, и мне все равно их не увидеть. Зато теперь моя жена Джо может большую часть времени проводить в Лос-Анджелесе.
— Не жалеете, что стали доктором Хаусом?
— Я человек, который всегда хочет делать не то, что он сейчас делает. У меня всегда есть этот зуд, страдальческий, мучительный: как бы было хорошо заняться чем-то другим. О боже, какой я нудный!
— И поэтому решили всерьез заняться музыкой. Наши поздравления — у вас вышел первый альбом «Let Them Talk», где вы и ваш бэнд исполняете свои версии знаменитых джазовых и блюзовых композиций. И даже концерт успели дать…
— Да, на каникулах — перед началом съемок восьмого сезона. Вообще-то альбом должен был выйти немного раньше, но мы специально отложили это событие, чтобы не помешать королевской свадьбе, не оттянуть, так сказать, часть внимания от нее. (Ухмыляется.) Я знаю, многие пребывают в недоумении. Я действительно не родился на юге Америки, в Алабаме или Луизиане, словом, я не вырос на родине блюза и джаза. Я всего лишь белый англичанин, выходец из среднего класса, но эта музыка живет в моей душе, хотя я и не мог впитать ее с молоком матери. Однако каким-то чудом ритмы блюза проникли в мою английскую сущность. И, слушая или играя эти композиции, я чувствую одновременно невероятное счастье и печаль. В детстве я некоторое время обучался музыке, в частности игре на пианино. Как же я это ненавидел! Однажды даже устроил забастовку: не ел дня три — для семилетнего мальчика непростое испытание. И еще я помню, что из всех мелодий, которые велел мне разучивать преподаватель, я хотел играть только одну. Как раз ту, что не нужно было. Теперь мне 51 год, и я, как видите, пытаюсь отыграться.
«Что-то во мне есть такое — в моем лице, — не производящее впечатления жизнерадостности. Я все средства перепробовал — в том числе водку. Без толку. Хватает ненадолго» Фото: VISUAL PRESS/FOTOLINK
— Что же все-таки самое для вас сложное в создании, простите за банальность, образа Хауса?
— Ну, в обморок я не падаю при виде белого халата. Напротив, белый врачебный халат ассоциируется у меня с чем-то ангельским. И я свято верю в современную медицину, в науку. И весьма скептичен по отношению к всевозможным «чудесам», восточным методикам, иглоукалыванию, травам и тому подобным методам лечения. Возможно, потому, что мой отец всегда был приверженцем ясного, логического, рационального мышления. Возможно, оттого, что сам я ни разу не почувствовал ни малейшего эффекта после визита к подобным целителям или полежав в ванне, где растворил какие-то травяные штучки. Самое же сложное по-прежнему для меня — говорить «по-американски». Особенно когда нужно произнести очередной медицинский термин. (Улыбается.) И непросто было научиться — нет, не хромать — обходиться лишь одной рукой, в другой же трость. И еще всякий раз мгновенно научиться решать, куда эту трость приспособить. Конечно, я бы давно ушел из сериала, если бы не любил своего персонажа. Актер вообще всегда должен любить своего героя, даже если это серийный убийца. Я знаю, Хаус, наверное, не очень хороший человек. Но разве нам нравятся только хорошие люди? Меня всегда привлекают личности страдающие, с израненной покалеченной душой. Полагаю, к счастливым людям я отношусь с некоторым подозрением. Что-то с ними не в порядке, что-то не так. Возможно, со мной поспорят — не в порядке и чего-то не хватает мне самому. Возможно. Но то, что Хаус несчастливый человек, оправдывает в некоторой степени его плохое поведение.
— Правда, что ваш контракт заканчивается в 2012 году и восьмой сезон — ваш последний в сериале «Доктор Хаус»?
— Да, скорее всего так оно и будет. Но я и представить не мог, что он так долго продлится. Рассчитывал на пару недель, не больше. Существует классическая статистика для американских телешоу. Период младенчества, первые шесть недель, потом «ребенка» отправляют в инкубатор, выживет — не выживет. Это самый опасный этап. Но если удается продержаться два года, есть хороший шанс сделать шесть сезонов. Если честно, немного устал вставать в четыре часа утра. И заканчивать нередко в полночь. Мы получаем сценарий в понедельник. Допустим. К среде уже должны быть все готовы к репетициям и обсуждению. В следующий понедельник начинаем снимать. Страшно утомительная рутина. Иными словами, выступать с концертами, играть и петь мне гораздо комфортнее, потому что музыканты никогда так рано не просыпаются.
